Пятый театр показал «Дядю Ваню» из 90-х

В «Пятом театре» показали первую премьеру 35-го сезона — спектакль по культовой пьесе Антона Чехова «Дядя Ваня» (16+) поставил режиссер Анатолий Праудин.

Это четвертое сотрудничество Анатолия Праудина с омским театром: после «Женитьбы» по Гоголю, «Чудаков» по Горькому (номинирован на «Золотую маску») и «Зойкиной квартиры» по Булгакову, постановщик обращается к любимому им произведению Чехова, признаваясь: «Мне очень трудно ставить не Чехова, я все время это делаю». При этом акцентирует внимание на том, что писатель, хотя и уверял в пьесе, что все в человеке должно быть прекрасно, иллюзий по поводу людской природы не питал.

«Пьесы Чехова настолько многослойны, что, когда вновь обращаешься к любой из них, ты находишь новые смыслы, которые ускользали от тебя раньше. Кроме того, они и сегодня актуальны», — говорит Анатолий Праудин и переносит героев «Дяди Вани» в популярные сегодня 90-е годы ХХ века: время перелома, общества без ориентира.

Теперь в усадьбе покойной жены профессора Серебрякова, больше похожей на захламленный гараж, чем на гнездо аристократии, есть барабанная установка, электрогитара и электросамовар.

Художник Владимир Кравцев придумал для спектакля оригинальное пространство «чеховской потерянности» — широкое, но без глубины. Среди старых, пошедших «плесенью» деревянных балок, частично обвалившихся, вырастает высокая новехонькая беседка с ведущей к ней лестницей. Эта беседка, видимо, знаменует в усадьбе «красный угол», причем не только православный — с ликом Божьей Матери и лампадкой — но и вполне себе пролетарский — как с трибуны, с алого флага, закрепленного на парапете, смотрит на зрителя Вождь.

Именно здесь выскажет свое «революционное» предложение о продаже усадьбы профессор Серебряков (Сергей Худобенко), в белом парадном костюме, гордо надев на себя оливковый венок — символ победы, мудрости и связи с божественным.

Сценография постановки — живое изображение чеховской фразы «на сцене люди обедают, пьют чай, а в это время рушатся их судьбы». По всему пространству разбросаны картины в золоченых рамах — «искусствоведение больше никому не нужно», скажет дважды мать главного героя Мария Войницкая (Анастасия Лукина) — вперемешку со старыми автомобильными шинами, кровать, кресло-качалка, велосипед, который ездит по кругу.

На сцене тесно так же, как в круге персонажей, которым некуда деваться друг от друга, даже несмотря на наличие 26 отдельных комнат. При этом никто особенно не стремится что-то изменить — даже работника, который пытается здесь что-то чинить, постоянно одергивают: «Не стучи».

Новый интерьер не меняет старых проблем: бесконечная скука и уныние, одиночество в семейном кругу, бесцельность существования. Особенно остро ощущает эти проблемы доктор Астров (Евгений Точилов). Его герой, больше всех приближенный к современности, стремится к новой жизни: ратует за экологию, мяса не ест, ищет себя в этом мире. Правда, делает это не особенно активно, вероятно, из-за осенней хандры.:

«Прежде и я всякого чудака считал больным, ненормальным, а теперь я такого мнения, что нормальное состояние человека — это быть чудаком».

Разочаровавшийся в своем кумире и в любви Дядя Ваня (Борис Косицын), напротив, бодр, хоть и не весел в своих высказываниях. Стремительно двигаясь по сцене, переходя на крик, на песню, передразнивая скучающую Барби-Елену (Алена Федорова), он как будто пытается вывести близких из состояния оцепенения, но они слишком зациклены на своих личных переживаниях.

Медленное повествование (спектакль идет три часа с антрактом) вводит зрителя в транс и моментально выхватывает из него сценой едва не учиненного Войницким самосуда.

«Ты был для нас существом высшего порядка, твои статьи мы знали наизусть... Но теперь у меня открылись глаза! Я всё вижу!», — кричит дядя Ваня, хватая ружьё и направляясь за профессором в зал.

«Три выстрела и ни разу не попал. О, что я делаю!», — говорит он минуты спустя.

Череда мучений и разлада сходит на нет с отъездом Серебряковых, а затем и Астрова. Но зритель (и остающиеся в усадьбе герои) понимают, жизнь нельзя перепрожить, переписать «набело», поэтому нужно не грустить, не философствовать, не создавать себе кумира, а что-то делать здесь и сейчас.

И если даже не удастся свершить ничего гениального для человечества в оставшийся срок, то, может «люди не помянут, зато бог помянет». Эта фраза, сказанная старой няней Мариной Тимофеевной (Елена Заиграева) в самом начале постановки, наравне с жарким монологом Сони об ожидающем «небе в алмазах» настойчиво всплывает в сознании в финале, когда гаснет свет на сцене и остается только лик Божьей Матери в желтом луче прожектора.

Спектакль не теряет целостности произведения, но своим форматом показывает, что «Пятый» сохраняет курс на эксперимент с привычными формами. «Дядя Ваня» Чехова и «Дядя Ваня» Праудина — это размышление о жизни, любви, разочаровании, но также о надежде на хэппи-энд.